Кирилл титаев. Зачем нужны рамки и массовые проверки в метро и почему система безопасности в России не работает. Рассказывает социолог. Директор по исследованиям

Зачем нужно отменить все степени по социологии, присужденные после 1991 года, какова средняя длина научной статьи в России и почему в социогуманитарных дискуссиях «озвучивание позиции» вытеснило аргументы, в интервью сайт рассказал Кирилл Титаев.

Парадокс российских социальных наук (я буду говорить, опираясь на две, которые знаю близко: социологию и право) состоит в том, что подавляющее большинство того, что выдается за эти науки, никакого отношения к научному знанию вообще не имеет. Это диссертации, которые не являются научными, это статьи, которые не являются научными, это очень часто курсы, которые являются антинаучными. И не потому, что нет таких наук, а потому, что в России они такими сложились.

- Как ты это докажешь?

Пойдем через примеры. В России есть рекомендованный УМО учебник «История социологии» профессора Немировского. Он сообщает нам, что история социальной науки - это, в числе прочего, история разных конспирологий. «…Существует широкий круг социологических теорий, в основе которых лежит представление о развитии общества как о результате борьбы "тайных" и "явных" сил. … В целом они объединяются под термином "конспирология"» (с. 78). Это не случайная фраза. Далее профессор утверждает: «Конспирология выступает совокупностью социологических теорий» (с. 89). Все это разбирается на десятках страниц, перемежаясь ссылками на книги типа «Оккультные тайны НКВД и СС» (с. 86).

Проблема не в том, что такие книги пишутся и публикуются. Повторю: это учебник социологии, рекомендованный УМО, по классическому университетскому образованию, по которому идет преподавание в ряде вузов. И «профессиональное сообщество» подтверждает: это хороший учебник.

Дальше можно было бы остановиться, но, к сожалению, «в среднем по больнице», насколько я могу оценивать, примерно такой же кошмар. Если вы откроете учебники Кравченко и Добренькова, меньше откровенного безумия, но изложение социальной теории заканчивается в лучшем случае 1960-ми годами. Если вы посмотрите на методические учебники их же авторства, то увидите, что вся статистика заканчивается двумерными распределениями. Это не значит, что хороших учебников нет. Это значит, что есть очень много плохих и они, к сожалению, широко используются.

Если вы откроете то, что у нас в России называется научными статьями, то большинство текстов не может считаться ни наукой, ни исследованием. Средняя академическая статья по социологии содержит пять-семь страниц.

Кирилл Титаев

Ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге

Вот возьмем в РИНЦ медианные десяти процентов (по рейтингу Science Index) российских журналов по социологии, выберем журнал с наибольшим количеством выпусков. Получим «Вестник университета "Туран"». Среднее количество страниц в статье за 2016 год - 6,0, среднее количество ссылок в списке литературы - 5. Ок, в рейтинге 516 журналов всякое бывает.

Проделаем то же с первой сотней. Получим журнал «Образование и общество». Аналогичные показатели - 4,6 страниц, 9 ссылок. Повторим ту же операцию для сферы «Государство и право. Юридические науки». В середине с приличным количеством выпусков - «Юридический вестник Ростовского государственного экономического университета». 6,5 страниц, 11 ссылок. Обратимся к первой сотне. Самый издаваемый из центральной десятки - «Финансовое право». Среднее количество страниц - 4,5, ссылок - 12.

В общем, любой человек, который проводил исследование, что эмпирическое, что теоретическое, понимает, что за пять-семь страниц (семь-десять тысяч знаков) нельзя сказать ничего. В таком объеме можно тезисы изложить, безо всякого подтверждения. Если мы посмотрим на размеры научно-справочного аппарата, мы увидим, что множество статей не имеют его вообще. Ни одной ссылки. То есть человек написал научную статью, в которой не сослался ни на одну работу, ноль. Даже если он опирается на пять-десять работ, это все равно ничтожно мало. В юриспруденции еще сложнее, так как основную массу научно-справочного аппарата составляют ссылки на нормативно-правовые акты. Там массовая ситуация, когда человек вообще ни на кого не ссылается. Хотя, заметим, в последние годы ситуация улучшается. Когда я делал подобный мониторинг пять лет назад (тогда еще руками, современных инструментов в РИНЦ не было), ситуация была гораздо хуже.

Есть мощная индустрия, которая, к сожалению, захватывает не только маргинальные сборники и журналы. Если в ядре РИНЦ еще можно как-то жить, то за его пределами практически все, что публикуется по социологии и праву, просто необходимо сжигать, а все зарплаты, полученные этими людьми, можно рассматривать как растрату бюджетных средств.

Кирилл Титаев

И вся система постсоветского стимулирования науки это, к сожалению, поддерживает, потому что там игнорировалось качество. Яркий пример - то, что сейчас называется отчетами по госзаданию или отчетами по НИРам, через которые вузы получают значительную часть денег. Даже очень хорошие НИРы заканчиваются сдачей «талмуда» на несколько сотен страниц. Вне зависимости от отрасли - я видел это и у астрономов, и у биологов - эти тома никто никогда не читает, но люди тратят на их производство до пятой части времени, которое они провели за исследованием, одновременно безжалостно фальсифицируя эту отчетность.

То же самое с диссертационными советами. Рассмотрим опять пример. В России действует 47 советов по социологическим специальностям. Упорядочим их по дате приказа о создании, возьмем центральный - при Саратовском университете, Д.212.243.06 - и посмотрим на показатели по ядру РИНЦ у членов совета. Председатель - публикаций 0, индекс Хирша - 0. Информации о заместителе нет. Ученый секретарь - публикаций 1, Хирш - 0. По членам совета среднее: 1,7 публикации, 6,2 цитирования, индекс Хирша - 0,3. Но это довольно лукавая цифра. Дело в том, что почти за все показатели отвечает известный российский геронтолог профессор Елютина. Если мы ее исключим, то средние показатели станут: 0,7 публикации, 3,8 цитирования и Хирш - 0,15. Но и за эти показатели ответственна лишь пара членов совета. Медианные значения: 0 публикаций, 2 цитирования, индекс Хирша - 0.

Нельзя, однако, сказать, что это вина конкретных людей.

Ключевая проблема в том, что наши «социологи», «политологи» и т. д. - это люди, которые никогда никакой наукой не занимались. Они были преподавателями кафедр научного коммунизма, марксистско-ленинской философии, политэкономии, истории партии. И в начале девяностых их всех заставили в одночасье «перекраситься».

Кирилл Титаев

Исторически возникновение науки (политологии или социологии) на пустом месте из смежной псевдонауки принесло туда худшие черты прошлой псевдонауки. Наши «социологи» и «философы» уже не могли писать развернутые статьи в духе научного коммунизма, да никогда их особо и не писали. Они стали писать микростатьи, в которых транслировали свои идеи, а не исследования. Дальше это очень сильно усилилось и плавно воспроизвелось. Люди, которые так пишут сейчас… Их научили и воспитали уже в постсоветское время. Они именно такой и видят себе науку, что ужасно.

- Они честные?

Они, как правило, абсолютно честные. Многие из этих людей, как мне кажется, искренне считают, что то, чем они занимаются, - это и есть научная работа. По моим наблюдениям, в сообществе есть граница между теми, кто пишет статьи, и теми, кто не пишет, но не между теми, кто пишет хорошие статьи, и теми, кто пишет плохие. Например, на одной юридической кафедре, которую я исследовал, есть нормальный историк права, который пишет хорошие статьи. На языках читает, причем на языках того права, о котором пишет. Пишет про германское право Средних веков, читает на двух-трех древних языках, ездит в архивы. И с точки зрения юридического сообщества, когда начинаешь выяснять, какое место он там занимает, он уважаемый член сообщества. Он пишет статьи, в отличие от тех, которые не пишут, а так, попреподавать зашли. Но «ученый», который пишет статьи по три-четыре страницы, где излагает свое мнение о русской государственности, но уже доктор и профессор - до него уважаемому историку права еще расти и расти: он-то всего лишь кандидат.

- А как возникла структура отношений, в которой на первом месте степени?

Очень просто. Когда у тебя тотально доминируют организации, внутри которых нет никакой критики, никакого обсуждения, а есть только отчетное производство и получение степеней, так и получается. Об этом писал Михаил Соколов, когда рассказывал о «бедной науке». Чтобы проводить конференции, оценивать качество статей, чтобы проводить исследования, в конце концов, нужны ресурсы. А в 90-х таких ресурсов в социогуманитарной науке практически не было. В результате к очень плохим стартовым позициям, тотально неквалифицированным в своих областях кадрам, добавилась невозможность формирования внятной альтернативы. За полтора десятилетия возникла колея, path dependency , из которой уже не выбраться. И в этой ситуации научное признание сводится к степеням, а научное исследование - к «высказыванию собственной позиции». Это последнее - подмена презентации исследования «высказыванием позиции» - и есть, кстати, самое страшное.

- Что ты имеешь в виду?

Очень рекомендую послушать научные конференции юристов, они нередко выкладываются в сеть. Человек встает и озвучивает некоторую позицию. Эта фраза - «озвучить позицию» - ключевая. Вообще-то выступление, публикация - это развертка некоторого тезиса. Озвучиваются основания, и из них логически строятся некоторые выводы. Это может быть подкреплено каким-то эмпирическим основанием, может опираться на чистую теоретико-догматическую логику, но это развертка некоторого тезиса. Так вот, в социологии и в праве таких текстов и выступлений ничтожно мало. В подавляющем большинстве это просто высказывание некоторого тезиса: «депопуляция опасна для России», «необходимо подготовить новый Уголовно-процессуальный кодекс», «Карфаген должен быть разрушен».

Высказывание без аргумента. Вот появление таких текстов тезисов без аргумента - это самое ужасное, что происходит в социогуманитарной науке. Вообще-то, когда вы слышите слова «я хочу просто озвучить свою позицию», за такое надо гнать грязными тряпками из любой академической структуры.

Кирилл Титаев

Я тут наблюдал прекрасную социологическую конференцию… Дискуссия на тему «Надо ли социализировать детей, прошедших пенитенциарную систему, через православные ценности?» Или же социализировать детей через исламско-буддийские ценности?

- Нормальная дискуссия…

Это пока две позиции, это не дискуссия. И дальше ты ждешь, что будет спор, аргументация... Я с уважением отношусь к идее социализации через религию, подростков после тюрьмы хоть через что-нибудь бы социализировали, и то был бы хлеб! Религиозность так религиозность. Но дальше возникает дискуссия о том, «что ближе детской душе». Я не шучу! «Что духовно ближе русскому постпенитенциарному подростку?» Коронный аргумент: «Весь мой опыт говорит, что в православной церкви они даже дышать по-другому будут!» Все! Мы перешли к анекдотам, но, если мы говорим системно, то эта ситуация - исключение дискуссий, опирающихся на факты. То есть люди перешли к высказыванию позиций.

Благодаря печальному треку 1990-х - начала 2000-х из массовых гуманитарно-социально-экономических наук ушел факт и ушел аргумент. Хотя я не отрицаю, что отдельные островки остались. Если, например, в теоретической социологии, условно говоря, я могу ткнуть пальцем в несколько групп, условно говоря, и сказать: «Вот здесь у людей есть аргумент, они умеют дискутировать на одном языке, и там более-менее понятно, кто победил, кто проиграл». В эмпирических исследованиях, в социологии, в политических науках меньше, в юриспруденции - точно, там аргумент просто ушел, его просто нет.

Люди высказывают свои мнения, и нет идеи, что суждения нужно аргументировать, доказывать, проверять эмпирически, в конце концов. И это самое главное.

Кирилл Титаев

Я не понимаю тогда двух вещей. Во-первых, почему государство за это платит деньги? Во-вторых, на многих кафедрах есть адекватные ученые, работающие по другой системе научного знания. Почему они не солидаризируются и не начнут работать над построением иной системы?

Потому что для этого надо сразу идти против системы. Сейчас экспертный совет ВАК по социологии и философии в своей социологической части относительно приличен. Я не знаю, под какими дулами туда загнали этих людей, но, в общем, он состоит из ученых, которые за свою жизнь написали некоторое количество приличных книжек. Если мы посмотрим на советы «этажом ниже», то мы увидим, что почти во всех советах почти нет людей, которые что-то публиковали приличное. Мы уже пример разобрали.

В такой ситуации небольшая группа работающих на приличном уровне одиночек должна выходить и вступать в конфликт, говорить, что «ваш король голый!» Выходит такой товарищ с кандидатской степенью и говорит 40 докторам: «Вы идиоты». У честного чиновника, который видит это, нет инструмента различения.

Кирилл Титаев

Уже упоминавшийся Михаил Соколов писал об этом лет 10 назад. У честного биолога или физика есть 40 докторов и один кандидат. И времени на то, чтобы открыть тексты и увидеть, что это просто чушь, у него нет и не будет. Соответственно, получается более-менее замкнутая система, которая сама себя воспроизводит.

А вторая причина, почему никто не бунтует, такова: непонятно, как решать эту ситуацию. Вероятно, только разогнать всех. И, условно говоря, запретить преподавание без трех публикаций в ядре РИНЦ в отраслевых журналах.

Против этой меры всегда остается простой аргумент: а кто будет преподавать? Во всем мире на бакалаврских программах преподают тысячи людей, которые являются не учеными, а педагогами. Они когда-то что-то написали как квалификационную работу и наплевали на науку - ушли в преподавание. И должны спокойно жить и спокойно преподавать. Другой вопрос, что на каждой кафедре или факультете должно быть ядро - те, кто в мейнстриме, те, кто, условно говоря, следят, чтобы под видом истории социологии не начинала преподаваться «история конспирологии». Не знаю. Может быть, это должна быть какая-то метрика по тому же ядру РИНЦ для подразделения в целом…

Да. Но если на него опираться, то в обычном среднем губернском городе (я сейчас описываю конкретный пример, но обойдемся без имен) останется три-четыре социолога. Они обычные, но совершенно честные социологи. Пусть они пишут не очень хорошие статьи, но это социологические статьи. С ними можно спорить, там есть тезис, который подтверждается конвенциональным аргументом. Их можно пускать к студентам преподавать социологию.

Это вариативно, я наблюдал разное. В некоторых городах местные социологи очень неплохо сидят в местных администрациях и обслуживают их опросами, иногда даже не сфальсифицированными. Такие случаи я точно знаю. И, в общем, это такая экспертная поддержка. В других городах такого нет. Но это никогда не является серьезным источником денег, может быть, для одного-двух человек в регионе, не более. Их деньги не из мэрий и региональных правительств.

- Все равно главный источник власти этой «псевдонауки» - государственные деньги?

Да, московские деньги, министерские. Госзадание на подготовку кадров и нередко госзадание на проведение исследований. И сделать с этим ничего особо нельзя. Как, мы отменим всю социологию в стране?! Это же невозможно. Главная проблема в том, что не очень получается рубить этот хвост по частям. Потому что он отрастает быстрее, чем его рубят. Постепенно вводятся новые и новые требования, которые бьют как раз по содержательным, добросовестным ученым. Потребовали публикаций в Scopus’е, и псевдоученые нашли себе «хищные» журналы и закрыли показатели. А те, кто реально работает, те пытаются при неимоверной преподавательской нагрузке выжать из себя две содержательных статьи в год. Административные меры такого рода, формального, просто не работают. Хвост нужно рубить радикально. Но к этому никто не готов.

Закончил Институт социальных наук Иркутского государственного Университета, по специальности «Социология» (специализация – социология коммуникаций), 2005 г. (диплом с отличием); трехлетнюю академическую программу факультета политических наук и социологии. Получил степень магистра социологии (диплом валидируется Университетом Хельсинки, Финляндия) (2006)

Участие в конкурсах:

2002 – 2003 Стипендиат Ученого совета Иркутского государственного университета
2003 – 2005 Стипендиат Президента Российской Федерации
2005 Лауреат конкурса статей журнала «Экономическая социология» (1-е место в номинации «Дебютные работы»)
2007 – 2008 Стипендиат фонда Спенсера
2007 – 2008 Стипендиат фонда Оксфорд – Россия
2008 Лауреат конкурса образовательных разработок, пособий, проектов и программ по обеспечению исследовательской деятельности учащихся (Журнал «Исследовательская работа школьников» и Общероссийское движение творческих педагогов «Исследователь»)
2009 – стипендиат программы кадрового резерва ГУ ВШЭ

Публикации:

Как принимает решения арбитражный суд? // Исследования правоприменения в России. М.: Статут, 2011 (в печати)
Демографические процессы и институт регистрационного учета в Российской Федерации // Паспортно-регистрационная система в Российской Федерации. Анализ эффективности. Под ред. Б. Панича и Е. Ринн. СПб, 2009, СС. 145 – 160
Система образования и институт регистрационного учета в Российской Федерации // Паспортно-регистрационная система в Российской Федерации. Анализ эффективности. Под ред. Б. Панича и Е. Ринн. СПб, 2009, СС. 101 -118
Промышленное лесопользование: участники и отношения. // Неформальная экономика лесопользования под ред. И. Олимпиевой, О. Паченкова, З. Соловьевой М.: МОНФ, 2005 (http://www.mpsf.org/files/books/nd1415.pdf)
Почем экзамен для народа? Этюд о коррупции в высшем образовании // Экономическая социология №2, 2005 (http://ecsoc.hse.ru/__pdf/data/562/588/1234/ecsoc_t6_n2.pdf)
С точки зрения власти – с точки зрения подвластных. Рецензия на книгу Дж. Скотта «Благими намерениями государства…» // Журнал социологии и социальной антропологии, 2006, №3, сс. 187 – 193 (http://www.jourssa.ru/2006/3/9aTitaev.pdf)
Kiakhta et la mondialisation (Kiakhta sur Internet et Internet à Kiakhta en 2003)// Etudes mongoles et sibériennes, centrasiatiques et tibétaines (Paris) n° 38-39 . Russie plurielle. Confins et profondeurs. Ed.: Jean-Luc Lambert (EPHE - Paris) et Dany Savelli (Toulouse II) pp 409 – 417.
Между астрологом и поэтом: рождение и воспроизводство провинциальной науки // Тематический сборник (название уточняется) М.: ИС РАН, 2009 (в печати)
“Portugal” in ru-net // Slavica – Iberica Lisbon, 2008. (в соавт. с О. Русиновой, в печати)
Чиновники, деканы и невидимые миру контракты: ответ на статью М. Соколова // Антропологический форум 2008, №9 (http://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/009/09_01_forum.pdf)
Большое Голоустное в туристической индустрии: история как услуга // Байкальская Сибирь: фрагменты социокультурной карты Исследовательский альманах. Вып. 2. Регионы. Иркутск, ЦНСИО, 2007.
«Габитус» иркутской политики. // Байкальская Сибирь: фрагменты социокультурной карты. Иркутск: ИГУ, 2002.
Практические рекомендации по проведению исследовательских работ школьников по социологии/Исследовательская работа школьников. Научно-методический и информационно-публицистический журнал, 2008,№1, сс.106-114
Школа гендера // Альтернативная технология: преодолевая гендерное неравнество. Иркутск: ЦНСИО, 2006

Участие в конференциях:

Декабрь 2010 Семинар InLiberty «Насилие в современной либеральной теории», доклад «Специалисты государственного насилия: кто они и как они работают»
Декабрь 2010 Методологический семинар СПбФ ГУ ВШЭ, доклад «Методические стратегии и экономическая база петербургских социологов»
Декабрь 2010 ВДНХ ЕУ СПб, доклад «Как можно и нужно изучать российские суды»
Октябрь 2010 международная конференция «Проблемы исследований в современных социальных и гуманитарных науках», Львов, Международная ассоциация гуманитариев, доклад «Экономические стратегии ученых-социологов Петеребурга»
Апрель 2010 Международная конференция «Проблемы правоприменения в России, возможности для изучения», доклад «Участие чиновника в российском арбитражном процессе»
Декабрь 2009 ВДНХ ЕУ СПб, докладчик, «Статистика российской арбитражной системы»
Октябрь 2009, XXV сессия Международной школы социологии науки и техники, докладчик, доклад «Аффилиация, как детерминант академической карьеры»
Май 2009, конференция «Гуманитарное образование в сибирских вузах: университетские нормы и жизненные шансы», Иркутск, докладчик
Апрель 2009, III голофастовские чтения, Санкт-Петербург, докладчик
Январь 2009, XVI международный симпозиум «Пути России», Москва, докладчик
Ноябрь 2008, III всероссийский социологический конгресс. Секция 28. Социология образования и современное общество. Докладчик, ведущий заседания. Докладчик (доклад «Причины институционализации неформальных экономических отношений в российском вузе»), ведущий заседания «Модернизация высшего образования: общие социологические проблемы»
Апрель 2008 Международный коллоквиум «Партийные и государственные организации в СССР в 1953-1985 годах – новые источники и новые темы» (Москва), докладчик (тема доклада: «Партийные, хозяйственные и советские органы в малых поселениях: возможные источники и проблемы изучения»)
Апрель 2008 - Конференция "Социальные проблемы труда в условиях перехода к инновационному развитию общества" (Санкт-Петербург), докладчик (доклад «Неформальные составляющие трудового контракта преподавателей в региональном вузе»)
Апрель 2008 - Конференция «Конструируя советское», Санкт-Петербург, докладчик, (доклад «Воспоминания о советском вузе: эксплуатация памяти»)
Ноябрь 2007 – конференция Slavica-Iberica (Лиссабон), соавтор доклада (доклад «“Portugal” in ru-net»)
Ноябрь 2007 - Семинар «Японско-российское сотрудничество и новые правила экпортно/импортных операцийв лесной сфере», докладчик («Коррупция в лесной сфере»), эксперт (Иркутск)
Апрель 2007 – Векторы развития современной России (Москва), пленарный доклад «Метафоры Люка Болтански и Лорана Тевено как инструмент анализа повседневной жизни сельской России»
Март 2007 – Конвенция независимых социологических центров, Иркутск
Ноябрь 2006 – семинар Социологического института РАН, Санкт-Петербург, докладчик «Провинциальная гуманитарная наука в постсоветской России»
Сентябрь 2006 конференция «Партнерство в противодействии коррупции», г. Хабаровск «Исследования как фактор противодействия коррупции»
Декабрь 2005 – конференция «Проблемы развития научного сообщества», Томск доклад «Опыт реализации дистанционных образовательных проектов в социологической сфере»
Ноябрь 2005 «Kandidatskaya workshop», Санкт-Петербург, участник
Сентябрь 2005 – международная конференция «Советский человек в постсоветском мире», Иркутск, доклад «Практики выживания и их дискурсивное отражение»
Июль 2005 – конференция «Перспективы молодого гуманитария Сибири», Томск, доклад «Роль независимых исследовательских организаций»
Июль 2004 – конференция «Картирование коррупции и антикоррупции в Сибири», Иркутск, доклад «Опыт объединения исследовательских и социальных проектов»
Ноябрь 2003 – Конференция «Гражданское общество в молодом городе», Усть-Илимск, доклад «Потенциал роста в молодом городе»
Ноябрь 2002 –конференция «Этнополитическая ситуация в Байкальском регионе: мониторинг и анализ», Иркутск, доклад «Габитус иркутской политики»

Исследовательские проекты:

Текущие проекты
Ценности и нормы судейского корпуса (поддержан ЕУ СПб), сотрудник проекта
Статистика судебных решений (поддержан фондом К. и Дж. МакАртуров), ключевой исследователь

Завершенные проекты

Ноябрь 2008 – Июнь 2009 Студенты СПбФ ГУ ВШЭ, ГУ ВШЭ, Методический руководитель проекта
Октябрь – Декабрь 2008. Институт прописки в современной России. Датский союз церквей. Эксперт
Май 2008 – Июль 2008 - Студенты первого курса Санкт-Петербургского филиала Государственного университета «Высшая школа экономики», методический руководитель проекта, аналитик
Июнь 2006 – сентябрь 2007 –коллективный проект «Проблемы бедности в постсоветской России» (поддержан фондом «Хамовники»), исследователь
Май 2006 – июнь 2006 – проект «Отношение к коррупции в г. Иркутск», аналитик (поддержан USAID через MSI)
Февраль 2006 –сентябрь 2006 – проект «Знания против коррупции», эксперт, преподаватель (поддержан USAID через MSI)
Сентябрь 2005 – февраль 2007 – проект «Байкальская Сибирь: фрагменты социокультурной карты», исследователь (поддержан Фондом Форда)
Октябрь 2005 – июль 2006 – проект «Уроки труда, как механизм воспроизводства гендерного неравенства», руководитель исследовательской группы (поддержан КАМР через КФГР)
Апрель 2005 – август 2005 – проект «Неформальная экономика лесопользования в Иркутской области: участники, практики, отношения», исследователь (поддержан USAID через МОНФ)
Ноябрь 2004 – июнь 2005 – проект «Интернет-курсы «Качественные методы в социальном анализе», руководитель проекта (поддержан Фондом Форда, через АНО «Контекст»)
Август 2004 – декабрь 2004 - проект «Неформальная экономика лесопользования в Иркутской области: социологический анализ», исследователь (поддержан USAID через МОНФ)
Август 2004 – февраль 2005 – исследовательский модуль проекта «Новое поколение в науке», привлеченный консультант (поддержан Фондом Форда)
Май 2004 – июль 2004 – проект «Отношение к коррупции в г. Иркутск», руководитель проекта (поддержан USAID через MSI)
Март 2004 – ноябрь 2004 – проект «Противодействие коррупции в высшем образовании», социолог (поддержан USAID через MSI)
Май 2003 – май 2004 – проект «Российско-монгольская граница: прообраз евразиорегиона?», исследователь (поддержан Фондом Форда)

Почему расследование каждого преступления в России стоит почти миллион рублей, что такое «театр безопасности» и можно ли предотвратить взрыв в метро?

На фестивале « » ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета в Петербурге Кирилл Титаев рассказал, как устроена система безопасности в России и из-за чего она неэффективна. «Бумага» публикует главное из лекции социолога.

Три четверти смертей в России происходят из-за болезней, а каждая 40-я - это убийство

По статистике 2016 года, 47 % смертей - следствие сердечно-сосудистых заболеваний, 18 % - неустановленных причин, 16 % - онкологии, 11 % - прочих заболеваний, 8 % - внешних причин, в том числе убийств.

Кирилл Титаев

Три четверти смертей - это болезнь, и каждая 40-я смерть - убийство. Может, нам нужно хотя бы вдвое срезать бюджет правоохранительной системе и начать что-нибудь делать с сердечно-сосудистыми заболеваниями? Этот вопрос приходит в голову, наверное, любому человеку, который начинает разбираться со статистикой.

Сторонники того, чтобы тратить больше средств на правоохранительную систему, чем на здравоохранение, приводят в свою очередь несколько аргументов. Во-первых, смерть от болезни, как правило, наступает позже, чем смерть в результате криминального насилия. Если от болезни люди зачастую умирают ближе к старости, то самая большая вероятность умереть от преступного насилия находится в диапазоне между 25 и 35 годами. Во-вторых, помимо убийств есть и другие преступления: воровство, мошенничество, телефонный терроризм, с которыми тоже необходимо бороться. Кроме того, уровень преступности напрямую влияет на состояние доверия в обществе.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Хорошая новость: по социологическим данным, взаимное доверие в России непрерывно растет с начала 2000-х. До этого невозможно было представить, что человек, уходя в туалет в ресторане, оставляет на столе кошелек. Мы меньше боимся, и это полезно: отдыхать вместо того, чтобы напрягаться и волноваться. В этом плане эффективная борьба с преступностью приносит довольно много пользы.

Сумма, потраченная на расследование одного преступления, превышает ущерб, который оно приносит

На расследование одного преступления в России тратится 977 тысяч рублей. Притом что типовое преступление - самое массовое из тех, которые расследуются, - это кража в магазине под камерой. А имущественный ущерб среднего преступления - 260 тысяч рублей.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Это очень плохая статистика, но другой у нас нет. Плохая вот почему. Условно говоря, в 2004 году средний ущерб составлял полмиллиона рублей. Потому что весь ущерб, который вменили тогда по делу ЮКОСа, вошел в эту статистику.

Из-за такого разрыва в суммах в криминологии обсуждают возможность выплачивать потерпевшим компенсации в размере ущерба, который они понесли, без отлавливания преступников.

В России на борьбу с терроризмом тратятся десятки миллионов рублей. Но насколько велика реальная угроза - неясно

По подсчетам Кирилла Титаева, от терроризма в стране погибает около 65 людей в год, а по самой радикальной оценке правоохранительных органов примерно 90–100 (она учитывает годы войны с Чечней и трагедию в Беслане).

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Я бы хотел назвать красивые цифры о финансировании борьбы с терроризмом, но их нет. Они засекречены. Однако можно назвать те цифры, которые нечаянно всплыли только на региональном уровне - без участия больших федеральных игроков вроде ФСБ, МВД, СК и так далее. Например, в Астраханской области в 2014 году на борьбу с терроризмом потратили 120 миллионов рублей. Если экстраполировать это по населению, мы получим 10 миллиардов: то есть в расчете на каждого погибшего тратится 100 миллионов рублей только из региональных бюджетов.

Террор, как замечает Титаев, вызывает у людей страх, который заставляет их, например, не спускаться в метро: так было после теракта в Петербурге 3 апреля, когда на следующий день в час пик можно было увидеть свободные вагоны. «Да, с терроризмом нужно бороться, этого никто не отрицает. Но насколько важна эта угроза? Это большой вопрос. Мы видим, что сегодня весь мир смотрит на это как на угрозу крайне важную».

Металлоискатели и охранники - это «театральные жесты», чтобы успокоить людей

Окружающий мир должен видеть «реакцию на угрозы», объясняет Кирилл Титаев. Эту реакцию он называет «театральными жестами» в ответ на реальные события. Из таких примеров - рамки металлоискателей в метро. Они обошлись городу не менее чем в 50 миллионов рублей, а ежедневная работа дополнительных проверяющих - не менее чем в 150 миллионов рублей в год. Однако такие меры не эффективны.

Например, недавно произошло нападение на журналистку Татьяну Фельгенгауэр в редакции «Эха Москвы»: чтобы попасть в здание, преступник в лицо охраннику из газового баллончика и пролез под турникетом. Оказалось, что система не помогает защитить людей в здании от тех, у кого действительно есть преступные намерения. При этом впустую тратится время сотрудников, которые каждое утро достают и показывают паспорт на входе, и деньги на зарплаты охранников.

Однако самих охранников не в чем винить, говорит Титаев, поскольку они выполняли свою работу, не были защищены стеклом и не могли ждать нападения от каждого.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Несколько лет назад команда журналистов провела следующий эксперимент, я был наблюдателем. Они пытались попасть на территорию вуза, пронеся с собой массогабаритную модель пистолета и не имея никаких документов. Во всех случаях это удалось. Способ предельно простой: надеваем одежду курьера, на которой написано «Доставка чего-нибудь», и показываем конверт «Ректору лично под роспись». Всё.

В существующей системе безопасности для охраны нанимают персонал, который выполняет самые базовые действия вроде проверки документов: нанимать квалифицированных сотрудников для такой работы не имеет смысла. Таким образом, по словам Титаева, обеспечением безопасности тотально начинают заниматься люди с очень низкой квалификацией.

Меры безопасности в аэропортах и метро предложены не экспертами

Один из важнейших инструментов выявления взрывчатки - собачий нос, рассказывает Кирилл Титаев, и было бы эффективнее вместо рамок выделить из бюджета средства на кинологов.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Металлоискатели - это прямое указание первого лица, человека, который очень давно не заходил в вокзалы как пассажир и, в общем, ничего не понимает в правоохранительной деятельности (речь идет об установке металлических рамок на железнодорожных вокзалах Петербурга и Москвы по указанию Дмитрия Медведева - прим. «Бумаги» ). Потому что он никогда специально это не изучал: курс криминалистики, курс криминологии, курс правоохранительных органов, прослушанный на юрфаке Ленинградского университета, и всё. Это опять же яркий театральный жест. Еще хуже ситуация с досмотром при входе в аэропорт: там скапливаются гигантские очереди - и тем самым создаются условия для теракта.

Примечательно, что в российских городах по-разному отнеслись к идее установки рамок металлоискателей: больше всего эту меру поддерживали те города, в которых нет метро, а в особенности - те, в которых нет эффективно используемой железной дороги: «Условно говоря, Приозерск был категорически за рамки, а Петербург был категорически против».

В качестве еще одного примера неэкспертной реакции Титаев вспоминает ситуацию с выходом статьи в «Новой газете», которая выявила сообщества «ВКонтакте», якобы призывающие подростков к суициду. После этого в Уголовном кодексе была введена дополнительная статья о пропаганде суицида, и скоро должны состояться первые суды по этому делу.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Какие особенности работы системы мы видим в этом примере? Во-первых, такая реакция почти никогда, на мой взгляд, не опирается на анализ масштабов проблемы и ее значимости. Второе - это, конечно, тотальное игнорирование реалистичности самих мер. Как только пройдет эта волна по поводу суицида подростков, все забудут об этой статье, потому что выявлять и доказывать такие преступления невозможно. Это лежит за гранью человеческих сил. Как я уже говорил, подобным часто занимаются непрофессионалы: экспертизе Яровой в области коррупции я готов доверять, но ее экспертизе в области подросткового общения в социальных сетях - не очень.

Защита от терактов в метро - проблема, которую пока нельзя решить

Решения в сфере безопасности должны опираться на анализ масштаба и реальности угрозы, быть реализуемыми и направленными против преступников, а не против их орудий - за некоторыми исключениями, например, запрет на боевое оружие необходимо сохранить. И такие решения не должны усложнять жизнь простых горожан.

Ограничение доступа людей с взрывчаткой к метро - это задача, которую нельзя выполнить, считает Титаев. Места, где собирается большое количество людей, всегда были и будут объектами повышенной опасности: «Лучше не делать ничего, чем делать заведомо бесполезные вещи». При этом метро должно нести ответственность за безопасность пассажиров, но не в случаях терроризма.

Кирилл Титаев , ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета:

Очень важно разделять: есть организованные сети - религиозные, политические; но самое страшное, что у нас есть, - это инициативный одиночка. На поиск схем того, как сделать подходящее устройство, уходит 5–7 минут, и сделать само устройство тоже несложно. Это нельзя предотвратить никоим образом. Если теракт в Петербурге готовился группой, можно винить сотрудников ФСБ, которые не отследили, не предупредили, не арестовали до. Если это сделал одиночка, как они должны были его отследить? Проверять каждого сумасшедшего?

Вероятно, что с развитием технологий в будущем появятся датчики и камеры, которые смогут схватывать весь поток и распознавать, идентифицировать все лица. Тогда появятся новые реальные меры предотвращения терактов.

Сегодня, чтобы рамка заработала в полную силу, у человека с собой должно быть около 8 килограммов железа. А если она сработала вполсилы, это может быть реакция на ноутбук, перочинный нож, крупную цельнометаллическую ручку, и поэтому человека могут не остановить. «Люди, которые занимаются проверкой, понимают, что это бессмысленная работа. Нельзя заставить работать хорошо ни одного человека, 90 % работы которого - бессмысленны. Те 10 % будут выполняться плохо», - говорит Титаев.

Уровень преступности в России снижается, сообщает Генпрокуратура России. Но связано ли это с мерами безопасности - неизвестно

Сегодня уменьшилось количество ДТП, самоубийств, убийств . По этому поводу есть много гипотез - например, о влиянии на ситуацию компьютерных игр и социальных сетей, из-за которых отчасти исчезли с улиц подростковые банды. Но неизвестно, связано ли снижение уровня преступности с принятыми мерами безопасности. В частности, установок рамок, поскольку нет фактов задержания террористов с их помощью. Кроме того, стоит учитывать тенденцию всемирного падения уровня преступности.

Мир среднестатистической российской судьи - например, мирового или районного суда - замкнут на работе и семье: получая 60 тысяч рублей в месяц, она трудится по 80 часов в неделю; на радости обычного человека - общение с друзьями, путешествия и прочее - у неё, как правило, не остаётся времени.

Этот как будто замкнутый и недоступный мир с 2009 года изучают в Институте проблем правоприменения при Европейском университете. Недавно там вышло исследование «Российские судьи: социологическое исследование профессии »: на материале почти 1 800 анкет и 70 глубинных интервью команда учёных ответила на сакраментальный вопрос «А судьи кто?».

The Village поговорил с одним из авторов книги, ведущим научным сотрудником института Кириллом Титаевым, о том, как «девочки» становятся судьями, как они относятся к коллегам, позирующим на фото в соцсетях с бутылкой водки, и почему не любят адвокатов.

Фотографии

дмитрий цыренщиков

- Почему происходит феминизация профессии? Две трети судей в России - женщины.

Тут срабатывает несколько механизмов. Первый и значимый: в современной российской - довольно патриархальной, дискриминационной - культуре предполагается, что рутинная тяжёлая нефизическая работа - традиционно женская. Все наши бухгалтерии, отделы кадров, значительная часть низовой бюрократии преимущественно женские, особенно на «нижнем этаже» карьеры. С судьями - так же: чем больше бюрократии, рутины, бумаг, тем с большей вероятностью этим занимаются женщины. Как это происходит технически: председатель суда, делая выбор, будет иметь в виду, что вот эта «девочка» - хорошая, усидчивая, «мы её знаем». Значит, надо её взять.

- Так и говорят - «девочка»?

Да. В интервью звучит: «наши девочки», «девочки придут» и так далее.

Второе: судья - очень некарьерная позиция. С большой вероятностью вы придёте мировым судьёй и закончите карьеру через 20–25 лет судьёй районного суда (или, возможно, останетесь в мировых). Мужской же - пропагандируемый в российской культуре - карьерный тип предполагает рост, развитие. Поэтому те же председатели, те же квалификационные коллегии понимают: ну вот пришёл из прокуратуры «мальчик» 27 лет, сдал экзамен, попытается стать судьёй. Если не пойдёт в председатели суда - он же сбежит лет через пять. Может быть, не стоит и пробовать? Потому что опять искать замену, а процедура назначения судьи очень долгая... Поэтому, конечно же, в судебной системе - в силу структурных социальных условий - с большей вероятностью оказываются женщины.

Но чем выше «этаж» – тем меньше женщин, потому что ровно тот же социальный лифт будет проталкивать «мальчиков» наверх, а «девочек» оставлять внизу. Традиционно мы предполагаем в руководящей роли скорее мужчину. Бывает такая ситуация, её мне описывали несколько респондентов: когда судья-мужчина - вроде толковый, но так себе, с валом работы справляется плохо. Так давайте мы его в председатели поднимем! В данном случае относительно низкая приспособленность к низовой работе толкает наверх.

Во всех странах судьи не зарабатывают ощутимо выше среднего, но Россия - в числе лидеров по разрыву между средней и судейской зарплатами

Ну и ещё один механизм связан с источниками назначений на позицию судьи. У нас сейчас в качестве этого источника довлеет аппарат суда. Это значит, что пять лет до наработки стажа выпускник университета должен сидеть в должности секретаря или помощника судьи. Для выпускников юрфаков - молодых мужчин это не самый привлекательный вариант: положить пять лет на то, что в нашем обществе считается неправильной мужской стратегией. Казалось бы, ты лоб 25 лет, а сидишь на зарплате в 15–17 тысяч, да ещё и перерабатываешь. Соответственно, возникает ситуация, когда в аппарат приходят «девочки».

Но дальше, чтобы удержать этих «девочек», нужно пообещать судейское кресло. И председатель суда связан обязательствами перед своим аппаратом. Сотрудница должна понимать, что да, это работающая модель: вот же, в соседнем кабинете сидела Оленька - её назначили судьёй. А это минимум четырёхкратный скачок в зарплате.

- Поражают данные про нагрузку судей: например, одна из респонденток рассказывает, что работает по 13 часов в сутки, а также по субботам - то есть в режиме 80-часовой рабочей недели. При этом зарплаты судей совсем не баснословные.
Им кажется нормальной такая нагрузка?

Давайте выйдем за пределы двух кольцевых автодорог - тогда мы поймём, что 60–80 тысяч рублей в 35 лет для хорошего специалиста - вполне приличный заработок даже для регионального центра. А если вы работаете в районном центре - будете входить в десятку-двадцатку специалистов с самой высокой официальной зарплатой. Что нормально: судьи должны зарабатывать много. При этом во всех странах судьи не зарабатывают ощутимо выше среднего, но Россия - в числе лидеров по разрыву между средней и судейской зарплатами.

Человек, который идёт в судьи, понимает, что переработка - это предзаданность. Никаких неожиданностей для них тут нет. Это нормальное обязательство в обмен на большую зарплату, неплохую социальную защищённость и - самое главное - пожизненное содержание. Судейский стаж - 20 лет: то есть если вы сели в судейское кресло в 27 - в 47 вы можете уйти в отставку. Пожизненное содержание равно средней актуальной зарплате судьи этого же ранга. В итоге получается чуть ниже из-за отсутствия премий, но всё равно по российским меркам это гигантская пенсия. Получать сейчас 60–70 тысяч рублей пенсии означает безбедную старость. Совершенно нормальный нарратив у судьи: «Ну да, я гроблю здоровье, зато не буду думать о том, как выжить потом».

Моя любимая ситуация: когда Пенсионный фонд отказался самостоятельно принимать решения по поводу формулировок «актёр» и «артист». И в результате все, у кого в трудовой книжке было записано «актёр», пошли в суды (чтобы суд установил, что на пенсию имеют право не только «артисты», но и «актёры». - Прим. ред.) : за пять лет набралось несколько десятков тысяч таких дел. И подобных примеров довольно много.

Что для судей важнее - работа или семья? И как они склонны оценивать ситуации, когда работа вступает в конфликт с семьёй? Мне, например, вспоминается случай, когда студент, сын судьи Пуровского районного суда Ямало-Ненецкого автономного округа, убил белку в ЦПКиО на Елагином острове, после чего в Петербурге был довольно длительный судебный .

Это, понятно, анекдотическая ситуация - в Петербурге подобных историй было несколько. В судейском сообществе они воспринимаются как более-менее норма: «Не повезло с ребёнком, со всеми может случиться».

В другом регионе был кейс, когда сын очень уважаемого судьи совершил очень дурацкое преступление. О ситуации узнала общественность. И в том случае суд решил показать свою принципиальность, сработал на общество: подсудимый получил срок в два раза больше, чем в среднем дают за это преступление.

В целом из-за системы отбора судьи вынуждены делать всё для того, чтобы семья выглядела максимально законопослушной. Ведь ещё на стадии назначения судьи проверяют всё что можно. Бывает на грани анекдота: мы наблюдали кейс, когда судье отказали в назначении, потому что сын от другого брака её биологического отца совершил уголовное преступление средней тяжести. При этом она этого отца в жизни не видела: он оставил её мать во время беременности и уехал в ближнее зарубежье. Из материалов проверки оперативников судья узнала, что у неё есть живой биологический отец и биологический брат, который совершил преступление.

Поэтому больших конфликтов между работой и семьёй не возникает. Вопрос в том, что для среднего российского судьи весь мир, кроме работы и семьи, отсутствует. Всё, что есть у такого судьи, - одна-две недели отпуска, в основном на пляже.

- Как судьи относятся к этическим проступкам коллег? Тут, например, вспоминается история с бурятской судьёй Ириной Левандовской, которую уволили за непристойные фото в соцсетях.

Тут следует выделить три группы. Первая: это очевидные преступления со стороны судьи - среди коллег они вызывают осуждение, и, если человека выгоняют из профессии, сообщество это поддерживает.

Вторая группа: проступки, которые на взгляд обычного человека не являются чем-то страшным. Например, когда в сеть нечаянно утекли фото, на которых судья обнимает бутылку водки или парится в бане. Человек вообще мог не знать, что его или её снимали, а тем паче что какая-то зараза повесит это в соцсетях, ещё и отметит судью на фотографиях. Согласитесь, не самый серьёзный проступок: все мы ходим в баню, большинство судей с какой-то регулярностью употребляют спиртные напитки - нельзя сказать, что это абсолютно непьющее сообщество. Но с точки зрения самих судей, по крайней мере на уровне наших интервью, это воспринимается как нечто совершенно ужасное, недопустимое.

Идея о том, что основа независимости суда - информационная закрытость и отсутствие каких-либо вещей, которые могут скомпрометировать сообщество, - консенсусная. Эта идея характерна для многих профессий. В этом плане судьи могут сравнить себя со священниками.

Наконец, есть третья группа проступков, которые, напротив, нам кажутся кошмарными, а судьями воспринимаются как что-то нормальное. Это всё то, что связано с техникой ведения процесса. Когда в сеть утекает запись, на которой судья орёт на стороны, используя ненормативную лексику, мы будем считать, что героиня ролика ведёт себя неэтично. Но с точки зрения судейской корпорации это представляется практически нормальным: в условиях огромной нагрузки, в условиях, когда в суд может пойти любой и представлять сам себя, в условиях, когда судьи больше работают с маргинализованными группами населения, чем с условно нормальными... «Нехорошо, конечно, но все срываются. Нельзя за это наказывать».

Для среднего российского судьи весь мир, кроме работы и семьи, отсутствует. Всё, что есть у такого судьи, - одна-две недели отпуска, в основном на пляже

- Как судьи относятся к бунтарям внутри системы? Таким, как Юлия Сазонова - бывшая мировая судья, которая сначала судила оппозиционеров, а потом встала на их сторону.

Публичный бунт будет, скорее всего, осуждаться, потому что пресловутая закрытость сообщества является очень важной ценностью. Публичное заявление о политических предпочтениях не вызывает симпатий. Однако существуют способы бунта внутри самой системы. Во всех регионах нам рассказывали о принципиальных судьях: например, тех, кто без конца выносит оправдательные приговоры (в переводе на русский это «без конца» означает два оправдательных приговора в год вместо одного раз в семь-десять лет). И такой активизм будет, скорее, поддерживаться, хотя возможно осуждение на индивидуальном уровне.

В этом плане характерно очень разное отношение к двум ушедшим судьям Конституционного суда (имеется в виду история 2009 года, когда двое судей - Владимир Ярославцев и Анатолий Кононов - ушли в отставку после выступления в СМИ с критикой российской судебной системы. - Прим. ред.) . Один ушёл тихо - и к нему относятся очень уважительно. Второй ушёл с большим публичным скандалом, и про него в сообществе говорят: «Ну а зачем сор из избы выносить?»

- Кстати, про «раз в семь-десять лет». Почему в России такой маленький процент оправдательных приговоров - меньше 0,5 %? Понятно, что никто не хочет портить себе статистику прокурорскими апелляциями, которые удовлетворит суд высшей инстанции. Но всё же сами судьи находят это нормальным?

Нельзя нормально жить и долго делать свою работу, при этом считая, что ты делаешь что-то ужасное. Или что неотъемлемой частью твоей работы является наказание невиновных людей. В судейском сообществе - где, конечно, знают все эти цифры - есть устойчивый нарратив о том, почему так происходит. Основной аргумент - история «о трёх юристах»: следователе, прокуроре и судье. Мол, если дело посмотрели целых три юриста, значит, всё в нём нормально. Когда мы приводили в пример статистику других стран, нам отвечали: «Это же страны общего права, где юрист не готовит дело - его прямо в суд приносит малограмотный непонятно кто. Поэтому много оправданий». Но здесь они ошибаются, и в странах, где существует масштабное досудебное следствие - Германии, Франции - доля оправданных намного выше нашей.

Замечу, что судьи ошибаются и в истории «о трёх юристах»: прокуратура дела почти не заворачивает, на следствии реабилитируется ещё меньше людей, чем в суде. На самом деле окончательным судьёй в России выступает связка «оперативник-следователь». В то момент, когда следователь написал постановление о привлечении в качестве подозреваемого или о возбуждении уголовного дела в отношении конкретного лица - всё, понятно, что человек получит либо судимость, либо запись «привлекался к уголовной ответственности по статье такой-то».

Вторая история - про более продвинутых судей. Говоришь им: «Вот, смотрите, официальная эмвэдэшная статистика реабилитации на следствии, вот - прокурорская статистика». Реакция: «Смотрите, какой у нас низкий уровень преступности!» То есть «у нас все сомнительные случаи не проходят даже следствие». Мол, куча преступников ходит непойманными, но уж те, кто дошли до суда, точно преступники.

И, наконец, совсем редкий случай, который больше про следователей и прочих правоохранителей. «Я понимаю, что такой-то совершил не совсем это или не совсем так. Но он же в любом случае совершил преступление». Учитывая, что 60 % потока наших подсудимых - это безработные, ещё 20 % - лица, занимающиеся физическим трудом (то есть в основном представители маргинализованных групп), это суждение эмпирически не лишено оснований. Но оно противоречит самой логике права: нельзя осуждать человека за то, что он преступник вообще, за то, что у него «морда кривая», - неплохо бы доказать, что он совершил конкретное преступление.

Бывает такая ситуация: когда судья-мужчина - вроде толковый, но так себе, с валом работы справляется плохо.
Так давайте мы его в председатели поднимем!

- В вашем исследовании указано на неприязненное в целом отношение судейского сообщества к адвокатам. Почему так вышло?

Это как в анекдоте: когда человек попадает на необитаемый остров, он строит два клуба - в один ходит, а в другой не ходит. В любой социальной механике должна быть некая группа, которая, с одной стороны, как бы свои, а с другой - это не очень хорошие свои. На американском материале это описывается как индивидуальный выбор судьи: какой-то будет скорее не любить защитников, какой-то - обвинителей.

В нашем случае есть две важные истории. Во-первых, практики обмана адвокатами клиентов через мифологизацию судейской коррупции (или через реальное использование судейской коррупции), безусловно, присутствуют. Существует практика «взять под судью» (имеется в виду взять с клиента некую сумму якобы на взятку конкретной судье. - Прим. ред.) или взять больший гонорар под лозунгом «я знаком с судьёй». Такие истории рано или поздно становятся известными. Они очень сильно утрируются, что не способствует взаимоотношениям внутри сообщества.

Во-вторых, российская адвокатура, особенно работающая по уголовным делам, в общем, не является самой подкованной и склонной к самоочищению организацией. Кстати, как и следствие. Адвокат ничем не лучше следователя, но и ничем особо не хуже. И это тоже не создаёт дополнительных стимулов их любить. А социальная механика очень проста: как только общий тренд определился - далее всё, что на него работает, будет усиливаться и распространяться, а всё, что работает против, будет гаснуть.

Впрочем, мне довелось брать интервью у судьи с ровно противоположной позицией: она фанат адвокатского ремесла и ненавидит следователей. Все следователи понимали, что попасть на арест к Иксе Игрековне - это всё, смерть: аресты она режет с вероятностью 80 %. При этом она не из адвокатуры - пришла из государственного промышленного сектора.

Как судьи относятся к случаям, когда система - в широком смысле, государство - оказывается несправедлива к ним самим? Ну вот есть случай с новым зданием Санкт-Петербургского городского суда, в котором, как выяснилось, многократно превышена допустимая концентрация аммиака. Я знаю, что многие сотрудники суда из-за этого страдали от головных болей. Кто-то попытался подать в суд на суд, но очевидно, что ситуация тупиковая - и поставила судей в такую ситуацию именно система. Как они реагируют?

Так же, как мы с вами. Никакого огульного оправдания государства, когда несправедливость творится в их отношении или в отношении их коллег, у судей, конечно, нет. Это единственная ситуация, когда считается нормальным вынести сор из избы.

- Несправедливость - только в отношении них? Не кого-то ещё?

Смотрите, судья по умолчанию будет по-разному рассматривать дело о протесте за честные выборы и дело о протесте жителей, выступающих против строительства магазина. Это такая общероссийская ситуация, когда протест по частным случаям, борьба с частной несправедливостью признаётся достойным делом.

- А протест вообще за всё хорошее, против всего плохого…

- …маркируется скорее негативно. У некоторых судей, с которыми я разговаривал, после протестов зимы 2011–2012 года добавилась обида: «Мы же работали по максимуму, сделали всё честно - открыто, прозрачно, быстро. А они не оценили!» У полиции, кстати, такое же отношение. Эта обида есть, она сильна.

А про борьбу за свои права по частным поводам у каждого судьи будет несколько нарративов, как он или она поддержали, спасли, защитили слабого. И тут, в отличие от некоторых других ситуаций, я, слушая это, горжусь вместе с судьёй, думаю: «Вот какой хороший человек!»

- Понятно, что судопроизводство - конвейер, рутина. Но есть категории дел, которые прошибают судей? Например, те же истории частной борьбы маленького человека. Или, с другой стороны, - резонансные дела, когда на скамье подсудимых оказывается какая-нибудь бабушка - купчинский маньяк .

Дела, которые судей впечатляют, разумеется, есть. У каждого найдётся огромное количество таких дел. У меня есть прекрасная история от великолепной судьи из одного райцентра. Она рассказывала о подсудимом, который регулярно попадался на мелких кражах. При этом воровал для детей. Залез в магазин, украл два ящика водки и четыре «Киндер-сюрприза». Причём водку не выпил - он её немедленно продал, купил вещей детям и доски, чтобы починить что-то дома. Идёт с этими досками домой, его задерживают. И вот у него первая судимость неснятая, вторая, третья... «Я его свободы не лишаю, - рассказывает судья. - Но он и в четвёртый раз приходит. Что я только ни делала... В конце концов сказала: „Вот тебе тысяча рублей, иди заплати штраф за первую судимость. Я её тебе здесь же погашу и опять смогу назначить наказание без реального лишения свободы“». Конечно, подсудимый - преступник, и его надо осудить. Но его нельзя лишать свободы: жена болеет, дети в детдом пойдут, огород некому будет поднимать...

Некоторым судьям доводилось слушать жуткие дела, они о них рассказывали. Например, я разговаривал с судьёй, которая слушала дело по маньяку-убийце. И она рассказывала о внутреннем конфликте. Там было неоднозначное заключение психиатрической экспертизы, и судья должна была для себя принять решение: назначать повторную экспертизу, создавая (по её мнению) дополнительную возможность того, что человек уйдёт от наказания; или опереться на материалы этой экспертизы, признать подсудимого вменяемым и дать ему большой реальный срок. Кажется, в итоге она склонилась к первому варианту, но повторная экспертиза показала вменяемость подсудимого, так что судья смогла назначить большой срок.

Бывают впечатляющие истории и в гражданском судопроизводстве. Один судья рассказывал, что во второй половине 90-х рассматривал спор по поводу собственности на одну очень крупную компанию (не знаю, правда ли это), где ответственными сторонами выступали губернатор и президент РФ. Судья говорил: «Президент болел (помните про аортокоронарное шунтирование Ельцина?), так что его я в зал вызывать не стал. Но уж губернатор ко мне на каждое заседание ходил!»

Судья - очень некарьерная позиция. С большой вероятностью вы придёте мировым судьёй и закончите карьеру через 20–25 лет судьёй районного суда